Никита Высоцкий об отце и кино

Никита Высоцкий об отце и кино

Никита Высоцкий

Сын Владимира Высоцкого рассказал о фильме "Высоцкий. Спасибо, что живой" и о том, что осталось за кадром.

Добрый вечер! В эфире программа "Tkachenko.ua", и у нас в гостях известный актер, сценарист фильма "Высоцкий. Спасибо, что живой" Никита Владимирович Высоцкий.

- Добрый вечер!

- Добрый.

- Каково это – быть сыном легенды?

- Было бы с чем сравнивать. Я так живу 47 лет с этой фамилией. И я так могу, наверное, попробовать отстраниться, каким бы я был, кабы я был Степаном Ивановым. Но я к этому привык. Наверное, иногда повышенное внимание, не совсем тактичные какие-то проявления людской любви к отцу моему, которая как бы не учитывает меня. Но с другой стороны, я понимаю людей.

Иногда действительно искренние чувства людей захлёстывают и они не учитывают того, что это я, Никита Высоцкий, а не Владимир Семёнович. Я не возьму сейчас гитару, не запою.

Но вообще, я повторяю, это жизнь. В ней есть свои плюсы, есть свои минусы. Наверное, мне было проще в чём-то – например, поступить в институт актёрский. Помню, что педагоги школы-студии МХАТ сказали мне, что даже если бы был кривой, косой, ни одной буквы бы не выговаривал, мы бы тебя всё равно взяли, потому что ты Володин сын. И я понимаю. И многие говорят: "Вот, понятно».

Но, поверьте, во многом и тяжелее, и добавляется какая-то ответственность, когда ты отвечаешь не только за себя. Добавляется, допустим, какое-то лишнее внимание, которое мешает, когда я выхожу на сцену – я не так часто в последнее время это делаю – но очень сложно собрать людей на том, что ты делаешь.

Потому что минуты три люди говорят: похож – не похож, он – не он, "Да нет, не он", "Да вот сейчас, подожди, ты увидишь". А надо работать и никто же не будет тебя освобождать от того, что ты делаешь на сцене просто потому, что ты чей-то сын. По-разному.

- Откуда такое ревностное отношение очень многих людей к имени Высоцкого, к этой памяти? Каждый может сказать, нет было так, а не так.

- Знаете, как футбол: все знают, как играть в футбол, как сборную тренировать. Любят, наверное. Любят. Отец не просто популярен. И каким-то словом назвать то чувство, которое люди к нему испытывают, довольно сложно. Но вот хотите – верьте, хотите – нет, но кроме того, что я его сын, я его поклонник тоже. И я понимаю это. Я понимаю.

Я не фан, который любит только Высоцкого, а всех остальных презирает. В хорошей семье рос, читал много и люблю много. Но я понимаю, что есть какое-то особенное качество вот в нём самом и, соответственно, в отношении его, которое выделяет почему-то. Опять же, я не сравниваю, но почему-то

- Может, потому что он был для каждого свой.

- Во-первых, свой, а во-вторых, родной. Когда-то Вознесенский написал и потом многие как-то его винили за эти слова. Он написал: "Меньшовы потеряли брата всенародного Володю". После смерти отца. Но это очень точно, потому что ушёл... Дело не в том, что он кумир, популярный. Знали люди, сверхпопулярные были люди, и в том времени, и сейчас есть. Какое-то особое качество. Не знаю, что-то очень созвучное каждому из нас. Не знаю, может быть национальное что-то.

Но что-то есть в Высоцком Владимире Семёновиче, что делает его просто близким человеком, родным. И правильно вы говорите – огромное количество человек, которые его просто не знали. Они говорят: "Володя был не таким. Он не мог так говорить". Откуда они знают? Чувствуют. И с этим надо считаться. И в том числе делая, скажем, художественную картину, конечно.

- Вы сами об отце узнали много больше, я так понимаю, после того, как его не стало?

- Вообще, большое видится на расстоянии. Мне было 16 лет, когда отец умер. И я был занят совершенно своими такими тинейджерскими, юношескими проблемами. И, конечно, я многого не знал, не понимал и не мог понять. И, безусловно, моё отношение к нему сформировалось вот из двух таких вещей: из моего какого-то всё-таки ощущения. Это был мой отец, я его любил, мне нравилось очень многое, что он делает, я слышал, как он пел, я был на его спектаклях. Это было.

Но мне кажется, что это позволило мне потом, когда я стал узнавать о нём сначала от каких-то его друзей. Скажем, со многими его друзьями я познакомился после его смерти. Далеко не всех я знал. Скажем, Абдулова знал, Валеру знал. Многих знал. Но огромное количество людей... Они когда пришли все, я вообще не понимал, кто это. А они были со мной откровенны. И они говорили мне... Это были не мемуары, это были не воспоминания. Они были искренни со мной, честны со мной. И, конечно, и это формировало меня уже после его смерти.

И потом, как сказать, да, наверное, все эти годы, что его нету, я тем не менее думаю о нём. Нету никакой мистики, я не общаюсь с ним. Но я читаю, я слушаю. Я директор музея Высоцкого последние 15 лет. Я всё время в его орбите. И потому, конечно, очень многое я узнаю до сих пор.

- Насколько эта правда о Владимире Семёновиче изменила ваше отношение к отцу?

- Вы знаете, скорее, укрепила в каких-то действительно добрых чувствах к нему. Потому, что, вы знаете, когда человек жив, когда ему можно всегда позвонить, когда на него можно обидеться и есть за что. Очень трудно, как сказать, в чём-то быть абсолютно укрепившимся – вот он настоящий, он хороший. Жизнь опровергает! И чувства твои тебя заносят из-за того, что происходит каждый день с тобой. А сейчас его нету, и его нету много лет.

То, что я про него знаю, говорит о том, что кроме необыкновенного таланта, обаяния, в нём было то, что можно сказать "хороший человек». И это была его суть – он был открытый, хороший, добрый, светлый человек.

- В этой правде много жёсткости. Эпизод, который лёг в основу фильма, он же очень непростой – и наркотики, и последняя его любовь – молодая женщина – которая была в его жизни. Как со всем этим?

- Он был разным, я повторюсь. В отце, не смотря на то, что он фигура очень непростая, в нём его главная, как сказать, доминанта, что от светлый, хороший, очень настоящий, очень искренний и очень сильный человек. Было разное и я считаю, что нас будут, наверное, меня особенно будут не просто ругать... Я в шутку сказал, когда мы подписывали контракт – только-только начинали работать – я сказал: "Давайте впишем в контракт пункт о том, что вы оплачиваете мою двухлетнюю эмиграцию после премьеры". Т.е. чтобы меня не закидали помидорами тухлыми, не подвесили вверх ногами.

У каждого из нас есть территория личная, частная, в которую мы нее хотим, чтобы кто-то проникал. Но без этого нельзя было рассказать о нём как о человеке. Мы хотели не просто поставить ему очередной бронзовый памятник, около которого будут принимать в пионеры и, не знаю, клясться, парочки будут приходить и целоваться. Мы хотели рассказать о его трагизме. Ему было с чем бороться, в том числе и в себе самом.

Но он победитель. Он победил не только каких-то супостатов и врагов, он победил время, он победил сам себя. Он смерть победил. Вот об этом история – это история про его победу. Это история о том позитиве, о том, что сделало его героем, о том, что сделало его родным для миллионов людей. И о том, что в нём было. Об этом нельзя было рассказать, минуя многие вещи, о которых вы сейчас говорите. Но я считаю, что картина сбалансирована, это не такая скандальная, желтопрессная история. Это история художественная.

- Но все же так и было. Клиническая смерть на гастролях...

- В таких случаях говорят "основано на реальных событиях", но это художественный фильм.

- А откуда вы узнали эту историю?

- Я вам скажу. Отец умер, мы его похоронили и отмечают 9 дней. И Сева Абдулов – это очень известный актёр, наверняка люди его и помнят, и знают, отцовский товарищ. Мы долго сидели. Я просто помню, что вот мы сидели, как мы сидели и молчали. И он мне вдруг стал это рассказывать. И я вначале был просто поражён. Я пытался его расспрашивать. Он вообще был человек немногословный. Он не дал ни одного интервью про отца за всё время, что он был жив, а отца уже не было. Практически ни одного.

А тут вот он так это всё мне рассказал. Меня эта история просто развернула. Не в том смысле, что я испугался или ещё что-то. Я вдруг понял, чего мне не хватает в его портрете, в том, что я про него знаю. И я Севке благодарен.

- А чего не хватало?

- Того, кто он. Того, чем он жил на самом деле. Что я видел? Я видел какие-то его подарки, я видел его встречи. Я видел, что он знаменит, мне нравилось, как он пел. Я помню, как я нёс гитару с его концерта. Он мне просто сказал: "Неси в машину". Я шёл, как вот если бы Киркоров сказал какой-нибудь девушке: "Отнеси мой костюм и подожди меня. Я сейчас приду". Вот так же! Понимаете? У меня аж руки дрожали. Но я не понимал, что это. Я понимал, что это здорово.

Когда мне Сева всю эту историю рассказал, я это не сформулировал, но я понял, что он не просто обладатель дара. Он жил во имя этого дара. Жил во имя реализации того, что ему дано природой, богом – пусть кто как угодно... Он мог умереть, как он жил, за много лет до того, как это случилось в 80-м году. И бог его хранил. И он сделал... Как сказать, рано ушёл. Вот он сделал, он закрыл все вопросы, которые перед ним стояли, которые он считал себя обязанным решить, он решил.

Он не бытовой герой. Да, я тогда в первый раз для себя сформулировал, что вот дар. Вот это вот слово. Об этом сказано-пересказано не только об отце. Я понял, что это было не то, что великое счастье и подарок ему – на, Володя, пиши песни, зарабатывай деньги, женись на иностранке, катайся на "мерседесе". А это был огромный, тяжкий груз. Я вдруг это понял в 16 лет.

- Вы говорили как-то, что в музее Высоцкого есть много-много историй для множества "жёлтых" изданий, которым ещё не пришло время быть опубликованными. Почему?

- Почему их не опубликовать сейчас?

- Да.

- Вы знаете, один из моих учителей довольно ловко говорил: "Никита, искусство – это не то, что, а то, как. Искусство – это форма. Важна не информация, которая там хранится, а важно, кто и как её обнародует, для чего его обнародуют. И тогда она сработает либо во благо, либо она произведёт впечатление какой-то грязи, мерзости и т.д.". Говорить, я в этом убеждён, можно всё. И вопрос в том, как и кто. Если в какой-то момент, скажем, об отце старались вообще не говорить, потому что это было нельзя. И тот, кто говорил через запятую – "Иванов, Сидоров, Высоцкий" - уже был героем. И спасибо ему большое, что он это сказал.

В какой-то момент нельзя было говорить о его пороках, о его болезнях, о его проблемах. Это прошли. О его женщинах, о его личной жизни. Это вроде бы всё пройдено. Добавило это Высоцкому? Я решился, спустя 31 год. На самом деле, начали мы работать 5 лет назад. В общем-то, достаточно. Я уже был старше, чем мой отец, когда он умер. Я решился что-то действительно про него искреннее сказать. Не дать интервью вот такое типа: "Идём мы как-то с папой. Он говорит: "Ну что, сынок..." А вот решился на какой-то откровенный разговор о нём вот в этом кино. Вполне возможно кто-то решится через какое-то время что-то сделать.

- А вот из тех многочисленных воспоминаний, которые вы упомянули, фильмах, которые выходили об отце, какую или какие вы считаете наиболее адекватными и корректными, близкими?

- Если говорить о книгах, мне непросто это говорить, но это, безусловно, Маринина книга, как бы я к ней ни относился. Безусловно, дневники Золотухина. Они ценны именно тем, что написаны тогда, а не сейчас. Он мог ошибаться, но он ошибался тогда. Я считаю, что то, что он сделал, это его подвиг и по отношению не только к Высоцкому, а и по отношению к Таганскому театру – Золотухина, я имею в виду. То, что он с 17-ти лет каждый день, что бы ни было, как бы он себя не чувствовал, он писал. И в том числе и про Высоцкого. И это, конечно, ценнейший материал, и искренний, и настоящий.

Я считаю, что, безусловно, есть несколько вещей, которые своей публикацией обязаны самому Высоцкому, грубо говоря: его письма. Но в первую очередь, это то, что написал он, и то, что, кажется, самое банальное. Его больше всего, больше всего Высоцкого в его стихах, в его песнях, в его голосе, в его ролях. Вот. Кому-то выставлять оценки – огромное количество воспоминаний. То, что называется, не добавили, не убавили, а скорее запутали.

- Вы упомянули о Марине Влади. А как вы сейчас, спустя годы, относитесь к её роли в жизни отца и к ней самой?

- Всегда относился уважительно. И даже когда у нас был конфликт, достаточно острый...

- А из-за чего был конфликт?

- Конфликт из-за книги. Действительно, мне тут недавно один из отцовских друзей сказал: "Теперь-то ты понял, что ты был неправ?" А я после этой книги, поскольку там были, на мой взгляд, непозволительные вещи в адрес моего деда – отцовского отца – в адрес некоторых друзей отцовских. В общем, на мой взгляд, кое-какие вещи, поскольку они явно были с чужих слов и в адрес отца, я никогда с этим не соглашусь.

Но я повторяю, что в этой книге – это как раз тот случай, когда достоинств больше, чем недостатков. И поэтому это хорошо и правильно. Эта книга, кроме всего прочего, и в этом смысле я, может быть, сейчас лучше понимаю Марину, эта книга кровью написана. Это не глянец. Это написано кровью – по-другому не скажешь.

- А вы с Мариной общаетесь?

- Вы знаете, очень мало. У нас есть общие дела. Она несколько раз очень помогла музею Высоцкого нашим сотрудникам, которые занимаются биографией отцовской, датировками его произведений. И она от этого не уклонялась. Она всегда готова в этом смысле нам помогать. Есть вещи, связанные с творческим наследием отца. Она в этом тоже участвует. Поскольку всё сходится на меня, мы контактируем по этому поводу. Личных хороших отношений не случилось. Ну что ж, ну вот так.

Я повторяю, что отношусь к ней очень уважительно. Я считаю, что она сыграла и в жизни отца огромную роль. И вообще, если кто-нибудь когда-нибудь захочет сделать картину о женщине, которая будет, не знаю, Мата Хари... Вот Маринина жизнь – это роман, насколько я знаю. И она действительно человек, достойный уважения.

- Какую роль вообще сыграли женщины в жизни отца?

Мне непросто об этом говорить и может быть не очень тактично. У него, я считаю, что ему во многом повезло с женщинами. Не в том смысле, что они его как-то направляли. Он не был управляемым. Но он нуждался в искренней любви, как многие. Нам всем, в общем, не хватает любви в жизни. И как-то мы учимся обходить её, заменять какими-то суррогатами. Ему нужно было настоящее - не восхищение, не обожание, а любовь.

И ему везло. Ему везло – его любили. И это касается, конечно, и Марины. Касается, конечно, и моей мамы, и Лизы Жуковой – первой его жены, с которой они совсем недолго были вместе. Но это касается и женщин, о которых как бы не очень принято говорить. Иногда они и сами этого не хотят – и правильно. Иногда – "Как это? Что, мы будем... что Высоцкий – бабник?" Ему везло. Они помогали ему жить вот этими... Ему везло на женщин, которые его любили. У него есть смешная, шуточная песня. Ещё очень молодым человеком он написал. Что-то "у меня было 40 фамилий, у меня было 100 паспортов, меня 70 женщин любили..." Вот так у него, "70". Может быть больше, может быть меньше – никто не считал.

Но я бы не преувеличивал в том смысле, что очень многие говорят: "Почему вот Володя написал "На Большом Каретном", такой хит? Потому, что я ему однажды показал чёрный пистолет. И она написал: "Где твой чёрный пистолет? На Большом Каретном". Вот я такой почти соавтор". Всё не так просто в поэзии, в искусстве. И, безусловно, конечно, женщины – это и любовь, и любовь к женщинам – это стимул для любого мужчины жить, творить, двигаться вперёд. Но я бы не преувеличивал роль никого из окружения отца. Потому, что всё-таки "На Большом Каретном" он написал по каким-то своим законам, по своим причинам. Хотя кто-то ему, безусловно, показал чёрный пистолет.

- Что вы вспоминаете, прежде всего, когда вы вспоминаете об отце, о вашем общении с ним?

- Вы знаете, я вот скажу. У меня было и при жизни, и сейчас два Владимира Высоцких. Один – это был человек, которого я называл "папа", у которого я мог попросить денег, жвачки, мог на него обидеться, потому что что-то для меня не сделал, что обещал, мог восхищаться, что он стоит на одной руке на "крокодильчике" и т.д. Это был папа. А был другой человек, перед которым я робел, фанатом которого я, во всяком случае, поклонником его я по сию пору являюсь. Поэтому у меня такое раздвоенное чувство.

Я вспоминаю и того, и другого, что называется. Я был на "Гамлете" не один раз. И я помню что после второго "Гамлета" я сел в машину и сказал ему примерно, что "Владимир Семёнович, сегодня вы играли восхитительно". (смеются) Какое-то такое. Он на меня посмотрел и говорит: "Ты дурак?" И я вспоминаю и это тоже.

Я вспоминаю несколько раз, когда он пел просто мне и я был один. И я помню, я встать не мог, когда он мне спел "Горизонт". Это было на Матвеевской, я не помню, сколько мне было лет – наверное, лет 11-12. Я встать не мог! Я помню, что я был в невероятном возбуждении, и я это вспоминаю. Но, наверное, чаще других вещей я вспоминаю, вот когда я его видел в последний раз. Когда он уходил, бабушка моя – его мама – придумала такой семейный вечер, чтобы мы посмотрели телевизор. Ему было очень плохо. Это было за буквально трое суток, как его не стало. И мы сидели, и ничего не получалось.

И он в какой-то момент встал, попрощался и пошёл. А там у него такой выход из квартиры, у него не было прихожей. И там прямо с гостиной дверь и там уже лифт. И он вот в этой двери остановился. Я вот не могу этого объяснить. Наверное, я что-то допридумываю, наверное, я фантазёр. Но мне кажется... Я не знаю, такая тоска, такая усталость и такая безнадёжность!.. И вот это просто, наверное, потому, что я в последний раз его видел и, действительно, после этого его не стало.

Я вспоминаю разное. У меня были какие-то трогательные вещи. Нарисовал картинку. Я интересовался войной 12-го года, как все дети, и нарисовал солдата и придумал всем загадки. Срисовывал с книжки. И специально сделал несколько ошибок в форме этого солдата. И написал "Найдите 6 отличий" И все искали, вот какие-то не такие сапоги, ружьё какое-то слишком современное. Находили какие-то ошибки. Он подошёл и говорит: "Одну я вижу". Я говорю: "Какую?" Он говорит: "Ушей нету". (смеётся) Меня это не то что обидело. Я пытался ему объяснить, что уши – это не очень важно.

Нет, он был... И все, кто его вспоминает, вот обратите внимание, когда будете смотреть какие-то интервью или может вам придётся с какими-то из его товарищей говорить – все в какой-то момент начинают улыбаться. Хотя ничего смешного не было. Он рассказывал несколько анекдотов. Я их пытался потом рассказывать – они несмешные. Вообще. Я лежал просто пластом. Он мог меня довести просто до истерики. Он дико был смешной! И я был на концерте в институте одном, с ним поехал.

И вот он поёт "Дорогую передачу". Вот что сейчас? "Дорогая передача", ну "Сумасшедший дом". Но вот сидит рядом мужчина через стул или через два. А мы впереди почти сидели. Он меня посадил в зал, когда он работал. И он смеётся и говорит: "Володя, подожди! Не надо, не надо! А-а-а!" - под этот стул. Т.е. это эффект присутствия был, конечно, невероятный. И мгновенные переходы мгновенные. Вот "Дорогая передача" и тут же сразу "А сейчас другая песня". Совершенно другое. "Охота на волков", что угодно – совершенно другое.

Мгновенное переключение! Мгновенное. Нет, его приятно вспоминать и, другое дело, довольно сложно это делать. Я повторяю, потому что о нём хочется рассказать, чтобы люди поняли, что это было необычно.

- А что вы нынешним молодым хотели б рассказать о Высоцком. Они же не знают его песен.

- Может быть, отчасти, чтобы это сделать я вошёл в эту работу, которую 1-го декабря все увидят – мы её отдадим, и молодым ребятам в том числе. Герой. Что такое "герой"? Герой – это не тот, кто просто старается или готов пожертвовать по принципу "возьми себе, боже, что нам негоже", а герой – это тот, который жертвует самым дорогим, самым важным, что у него есть. И во имя любви, по имя свободы, во имя творчества, во имя других людей, во имя своей страны. Вот что такое герой!.. И он герой.

Это то, в чём я абсолютно убеждён, нуждается молодой человек. Он нуждается не в придуманном герое – "Посмотрите, Вася Иванов заработал кучу денег, потом построил церковь, потом воспитал пятерых детей, купил дачу на Рублёвке. Вот, герой!" А люди понимают – не герой. Вот чувствуют – здесь что-то не то, здесь какая-то идеология. А он простодушный, на самом деле, реальный герой. И не сказочный, а реальный. И этим он интересен, и этим, я уверен, он нужен ребятам молодым, которые ищут героев, я не знаю, среди бандитов. А здесь герой-поэт, человек.

- Он несоветский герой советского времени. Он ездил на "мерседесе", когда на нём, по-моему, ездил только один Брежнев. В то же время КГБ за ним следило. Что-то ему разрешали, что-то не разрешали. Как вот его отношения с властью?

- Вы знаете, во-первых, в чём я убеждён и им сказано, и многими его близкими – он не был, скажем так, диссидентом, он не собирался уезжать. Он был умным, сообразительным человеком и понимал, где он жил. И вот есть очень показательная такая история. Он писал письмо Демичеву – это был министр культуры в то время. И отец ему написал письмо. Причём послал! Это сохранилось в архивах ЦК и это письмо существует. Оно опубликовано было. Он написал: "Уважаемый Пётр" оно вот так и начинается. Он очень правильно разговаривает.

Вот он разговаривает с начальником, вот я понимаю. Что "вот много лет я стараюсь сделать то-то, то-то. У меня не всё получается, я бы хотел бы..." И заканчивается примерно не "пошёл ты!", но почти. Это всё вот так вот, на одном листе бумаги! И больше того – он подписывает и посылает! И в этом он весь. Как сказать, он понимал, что нужно, прежде чем перейти улицу, посмотреть налево, посмотреть направо. И смотрел. Но потом, поскольку очень было нужно туда, пёр просто и все останавливались. Это природа другая. Он слишком искренний человек, я повторяю.

Причём это письмо, напечатанное на машинке. Он его перепечатал, вероятно, отредактировал. Понимаете? И это то, из-за чего, на мой взгляд, он сохранился. Дело не в том, что не скурвился, не продался и т.д. То, из-за чего он остался собой, даже на "мерседесе", даже имея возможности, которых не было ни у кого. И он сохранился, он остался своим для людей, которые в жизни не видели "мерседеса" и только отцы им рассказывали, как они по Германии на танках ездили – никогда не были за границей. А он остался им своим.

Хотя он понимал, что надо поклониться, надо надеть пиджак. Мне бабушка рассказывала: он собирался поехать в такую компанию, порешать вопросы. Тогда тоже надо было решать вопросы. И у него был единственный пиджак, у него не было пиджаков, у него были куртки, такой молодёжный стиль. И он, значит, стоит в этом пиджаке такой грустный перед зеркалом. Она говорит: "А что, Володя очень тебе хорошо, очень тебе идёт". "А, ну их! Что я буду перед ними..." Т.е. понимал, что надо пиджак надеть, понимал. Но не надевал.

- Т.е. они ему всё-таки разрешали?

- А вы знаете вообще на искренность очень сложно не отвечать. Ведь он их не презирал. Я повторяю, он относился к ним, как к людям. Он написал Петру Нилычу, он начал как министру, а закончил, как просто обычному мужику – что ж вы делаете? На эту искренность люди отзывались и в том числе да, многое разрешали, что многим бы не разрешили.

Ему многие фокусы сходили с рук. У него там была история, когда он прилетел из Франции и его остановили пограничники, потому что у него было два паспорта. Для советского человека это невозможно. Откуда он их взял – никто не знает. Ну два. И в обоих и визы, и разрешения. Он их оба показал и ничего, пропустили, отпустили и оба паспорта вернули. Да, они к нему относились с уважением. А некоторые ненавидели, но тоже искренне.

- Вы, безусловно, знаете имя актёра, который сыграл Высоцкого. Продюсеры так и не говорят, кто этот актёр, который сыграл Высоцкого. Почему съёмочная группа решила не называть его?

- Случилось это само. Вначале не хотели его отвлекать от очень тяжёлой, очень сложной работы. И на самом деле, очень тяжёлая была работа. И для него, может быть, в первую очередь. А потом вдруг неожиданно каким-то образом это стало какой-то "Они скрывают, они не пускают". Но самое главное в процессе работы, чтоб вы поняли... Я видел, допустим, как он выходил.

У нас было в массовке по 500-600 человек в некоторых сценах. И я видел, что он выходил и люди начинали аплодировать Высоцкому, образу Высоцкого, который выходил. И не только я, но и продюсеры картины, режиссёр картины, актёр, исполняющий главную роль, пришли к выводу, что не должно быть вот в этой истории актёра со своим, как говорят, бэкграундом, со шлейфом своих ролей, с тем, как он внешне выглядит.

Это первая картина о Высоцком и она стоит того, чтобы кроме Высоцкого не было никого. Эта картина называется "Высоцкий. Спасибо, что живой". Ничего не должно мешать. И это, на самом деле, решение не коммерческое, но вызревшее и скорее оно творческое.

- Сам помню, в первый раз, когда увидел пробы - это нереальное сходство.

- Я вам скажу. Мы не клонировали овечку Долли и не делали клона Высоцкого или восковую фигуру, которая должна быть один в один с него. Мы делали художественный образ. И я понимаю, что это образ. Но это образ моего отца. И пусть это звучит немножко литературоведчески, но я понимаю, что это не он.

В этой картине есть Высоцкий, в том числе и за счёт абсолютного внешнего подобия, и речевого, и пластического, и физиогномического, и за счёт истории – за счёт всего. Эта картина про Высоцкого. Это не литературоведение и не коммерция. Вот это так, это будет так.

- Как к себе в жизни относился сам Владимир Семёнович? Он относился к себе с юмором, себя любил?

- Очень по-разному. У него были периоды абсолютного отчаяния и неверия в себя. Опять же, вот мы говорили о книгах. У Золотухина есть, по-моему, 68-го года запись и пересказ его разговора с отцом моим. 68-й год, ему 30 лет! Он ему говорит: "Валера, я больше ничего не могу. Я исписался. Я ни строчки из себя выдавить не могу! Я не знаю, как мне жить". Говорит человек, после этого написавший "Кони привередливые", "Балладу о любви" Т.е. понимаете, да?

Ему было свойственно и отчаяние и не закомплексованность, но именно отвращение от себя самого. И у него есть и стихи вот про "моё второе я", вот "Во мне сидит мохнатый злобный жлоб с мозолистыми цепкими руками". Он очень не просто строго – "Ну-ка я себе поставлю оценку. Сколько, "троечка" или "двоечка"?" Нет. он очень искренне и серьёзно относился к себе и очень требовательно.

- Не щадил.

- Не щадил. Но у него были моменты абсолютного хвастовства, когда как бы всё, что захочешь, я всё могу. Вы знаете, есть такой миф о нём как о самом человечном человеке, что он как Ленин, он отдавал последнюю рубашку, дрова пилил для бабушек. Он был разным. Иногда он был крайне несправедливым. Очень.

И есть истории – может быть, пять же, всё в том же хранилище, которые не опубликованы – которые вроде бы должны его характеризовать, как иногда человека очень несправедливого и неуравновешенного. Его могло заносить, но, тем не менее, в результате очень много людей, которые могут искренне сказать про него "Он был несправедлив ко мне. Но был, но потом исправил" или "Действительно была причина". Не знаю. Очень объёмные вопросы.

Я думаю, он мог заблуждаться, искренне заблуждаться, он мог сделать людям больно. Но людей, если вы говорите, он щадил. Вот эта его присказка –"людЯм должно быть хорошо" - она такая же искренняя, как и все его песни, как и вся его жизнь. Он и друзей своих любил, и народ свой любил, и близких, и дальних, и женщин своих, и партнёров, которые очень часто его ревновали к его славе, и т.д. Он был не то что, как Иисус Христос совсем – прости Господи, что я говорю. Он был живым человеком. Но он умел любить, он умел жалеть.

- А что дал вам отец и что не додал?

- Недодал – проще. Мы не жили одной семьёй с 68-го года, т.е. когда мне было 4 года. И конечно, наверное, если бы по-другому сложилась жизнь, был бы и более комфортно как человеку, и лучше бы мне было. Но случилось так, как случилось.

Недодал – ну как? Мы мало встречались. Но повторяю, для него семья на 5-м, на 7-м, на 10-м месте. Для него первое, в чём я абсолютно убеждён, это поэзия, это творчество, это его дар и его взаимоотношения вот с этими грузом, который он нёс. Дальше, безусловно, друзья. Дальше, наверное, любовь. А уже потом в том числе и мы с моим братом. Но я не ревную его ни к чему. Я рад, что я его сын, я горжусь этим. Мне нравится, что я Высоцкий.

- А что дал?

- Дал? Знаете, думаю, что, опять же, я его видел и я, конечно, в чём-то интерпретирую. Сейчас мне уже много лет и я как-то по 10, по 20 раз одну и ту же историю проигрываю, приходу может быть к каким-то выводам, которые он и не имел в виду совсем. Но я уверен, что детей надо воспитывать не тем, что говорить им: "Вася, мой руки, а то микробы..." и т.д. Надо пойти и вымыть руки самому. Детей надо воспитывать тем, какой ты есть, а не тем, каким ты хочешь казаться. Он был, я повторяю, искренний. И мне кажется, что я во многом на него похож. Может быть, это кто-то сочтёт за наглость. Именно потому, что у меня была возможность.

Он от меня это не скрывал, он не скрывал, каким он был. Он очень многих людей изменил, в т.ч. и меня. Физически – да, я на 20 сантиметров длиннее. Он веселился, ему было безумно смешно, что вот я такой огромный. И я с 13-ти лет вот такого роста, как сейчас. Он привёл меня в театр. Я ещё в школьном пиджаке. И он говорит Вене Смехову: "Веня, узнаёшь мужчину?" Он говорит: "О-о, кто это, что это? Сколько тебе лет?" А, нет, он его спрашивает: "Веник, а сколько ты дашь вот Никифору?" - "Ну, там, лет 16-18". А мне было 13. И я так расцвёл. Отец говорит: "Одиннадцать". (смеётся) И ему весело было безумно! Я чуть со стыда не провалился.

Не знаю... Наверное, я другой. Опять же, главный месседж его, опять же, и для меня, но и для молодых ребят, которые будут смотреть, главный месседж – будь собой, "выбирайся своей колеёй". "Хочешь делать как я? Эй, вы, задние! Делай как я!" Это значит не надо за мной. Колея эта только моя. Выбирайтесь своей колеёй". Если хочешь быть похожим на Высоцкого, будь похож сам на себя.

- У вас же есть какой-то любимый стих или песня?

- Есть. Но не могу сказать, что он любимый или любимые. Но есть вещи, к которым я очень часто возвращаюсь. И, скажем, одна из песен – она не сама "захитованная" отцовская песня, но волей меня как сценариста она пришла в нашу картину – "Высоцкий. Спасибо, что живой". "Охота с вертолётов". Он называл это второй серией "Охоты на волков".

"Те, кто жив, затаились на том берегу. Что могу я один? Ничего не могу. Отказали глаза, притупилось чутьё. Где ж вы волки, былое лесное зверьё? Где же ты, желтоглазое племя моё?" Это, наверное, одна из самых любимых – "Охота с вертолётов".

Спасибо вам! У нас в студии был Никита Высоцкий. И мы приглашаем вас всех скоро в кинотеатры. "1+1" участвует в этом проекте и мы рады, что мы вместе с вами.

Похожие темы:

Следующая публикация