Я не просил и не прошу никогда

- В Вашей новой книге, есть такая миниатюра, где Вы говорите: когда я сажусь на посадку в Москве, в Одессе заваривается борщ.

- Да!

- Вы всегда летаете по такому графику?

- Да, да. Во-первых, бывает, рейс откладывается, опаздывает. А если всё по расписанию, если в самолёте уже посадка объявляется, мы в это время звоним в Одессу. И тут заваривается борщ, закладывается горячее, потому что холодное у нас всегда есть в холодильнике. Всегда. Как в ресторане.

- Что для вас означает этот маршрут – Москва-Одесса?

Ну, если бы не самолёт... Когда-то я ездил, когда я за рулём, я ездил в машине. И это было интересно. Когда-то мне Миша Барышников в Америке подарил автомобиль. Т.е. он его оплатил, а я купил в Германии. "Мерседес" 200-й, бывший в употреблении. И я на нём ездил несколько раз – 4 или 5, так где-то. Однажды взломали там на даче. В общем, отремонтировал и опять ездил. Это было совсем другое дело. Я тогда понимал. А когда ты летишь, ты же ничего не понимаешь, что ты видишь. Совсем другое дело. Как будто ты сидел в аэропорту, потом ты сидишь в самолёте, потом ты сидишь за столом дома – практически ты всё сидя преодолеваешь. Поэтому дороги никакой.

И когда я ездил – через Киев, с гостиницей, с ночёвкой, а просто так ездил, с заправками, с запасным бензином – это я, конечно, был близок к жизни. Сейчас на самолёте я удалился от этой жизни, от этой дороги. Поэтому для меня этот маршрут регулярный. Москва-Одесса, Одесса-Москва. Регулярный. Совершенно. Как по расписанию.

Я прилетаю сюда где-то в середине июня, улетаю в конце сентября. Вот сейчас моя встреча с вами – наверное, одна из последних телевизионных. Всё! 23-го числа или 22-го сентября я улетаю в Москву. И уже там сижу. Вообще я лечу, когда сравнивается погода. В Москве жарко, в Одессе жарко – я вылетаю. В Одессе прохладно, в Москве прохладно – я вылетаю. Очень мягкие климатические линии.

- Чем юмор, который на юге здесь, отличается от юмора, который там – на севере и восточнее?

- Там он более, наверное, интеллигентный. Здесь я могу так сказать, что вообще что такое одесская литература? Эта формула – не сейчас я её придумал. Это богатое мышление и бедный язык. От этого лаконизм такой. Чтобы меньше пользоваться языком. Конечно, описание природы катаевское либо набоковское в особенности требует много слов и красивого языка. Мы этим здесь не владеем. Может быть, я. Это нужны, наверное, какие-то писатели другие, которые могут описать цвет морской волны, живописные. А здесь вопрос только о мышлении. Вот мышление и вот этот странный сдвинутый язык, который от разных кровей, которые питают этот язык. Но главное – мышление. Мышление, мышление, мышление.

И даже что такое юмор? Как мне кажется – это сказать, не договорив, и понять, не дослушав. Вот это и есть настоящий юмор. Когда я понимаю, вот как вы сейчас меня понимаете, вот так вот. Чуть-чуть раньше, чем я заканчиваю свою мысль. Только мысль – главное достижение одесского языка. Мысль. Ну и, конечно, если взять таких мастеров, как Бабель, там уже и драма, и кровь. И там более красочно. Ещё есть Катаев – но это я уже сказал, это люди, которые владеют прекрасным, хорошим, красивым русским языком.

- У вас стиль достаточно кинематографический.

- Он скорее театральный.

- С другой стороны, вы описываете сценки, вы пишете диалоги. Вы не пытались писать какой-то комедийный киносценарий или ситком, как сейчас модно?

- Нет. Очень много раз получал такие предложения, но отказывал, отказывал, отказывал. Потому, что я не владею, наверное, сюжетом. Я владею диалогом. Я владею коротким сюжетом – коротким владею. Короткой драматургией владею. А то, чем я не владею... Мы даже с Андреем Битовым садились писать киносценарий. И для этого поселились в доме писателей. И даже познакомились с двумя заиками. Два отчаянно заикающихся кинематографиста рядом. Они сами к нам пришли в номер, где мы сидели и работали с Битовым. Битов уже имел что-то "От понедельника до четверга", у него уже пара сценариев было и он кончил высшие курсы сценаристов. А я был таким же приблудным, как и сейчас. Он мне позвонил и говорит: "Давай попробуем".

Мы познакомились и попробовали. Может комедию какую-нибудь. И что-то мы писали какой-то сценарий про человека, который собирал мумиё в горах. И пришли эти два заики. А мы мучились страшно, потому что не могли соединить два стиля никак. Заики оказались очень интересными людьми. Во-первых, это был Паша Лунгин. А второй был Сергей Быстров – папа. И вот они нас научили. Сказали: "Вот когда станет совсем противно, до отвращения – сценарий пошёл. Пока вот вы ещё чем-то бредите – сценарий не идёт".

В общем, кончилось всё тем, что писать мы перестали, познакомились с медсёстрами – там в Матвеевской дом престарелых. И там были очаровательные медсёстры. Они жили на первом этаже. Я помню, как Андрей Георгиевич... Я его просто подсаживал. Снег, Москва, шубы, дублёнки – и в окно надо было лезть. И я его подсаживал. И он пару раз просто кулем падал мне на голову из окна. А потом в результате мы всё-таки проникли туда, к медсёстрам. А Паша Бодров... Бодров! Это была компания прекрасная. Сейчас они стали знаменитыми актёрами и перестали заикаться.

- А что для вас вообще означает компания? Вы компанейский человек?

- Да! Как сказать компанейский – сейчас уже одинокий. Компания распалась. Компания распалась при выходе из города, как говорится. При выходе отсюда из Одессы. Я тут пишу в этой книге: в городе она сплотилась, а на выходе из города она распалась. Люди разъехались в разные страны.

- А как много друзей осталось?

- Толя остался. Толя Мильштейн, с которым мы вместе с пятого класса, сидели за одной партой. Школа 118 в Одессе. Мы с ним встречаемся в Одессе всё время. Нас было пятеро с пятого класса дружных совершенно людей. Пятеро, как у Ремарка – трое. На было пятеро. И вот один в Канаде, один в Израиле, двое в Одессе – я считаю себя и Толю – и один в Австралии.

- А я сюда летел из Киева и было ощущение, что полсамолёта летело проездом через Киев с Брайтон-Бич. Очень колоритная компания. А вас никогда не посещала мысль уехать?

- Нет.

- И близко?

- Нет. Знаете, у меня было даже такое, что я кого-то очень любил. И этот кто-то сказал: я уезжаю, я не могу здесь жить. А меня ещё запрещали здесь и не разрешали работать. Это я к тому, насколько я не хотел ехать. И этот кто-то скал: "Я не могу видеть этих людей. Я не могу эту советскую власть видеть. Я не могу участвовать в этом во всём". Сказал этот человек. И уехал. А я, не взирая на то, что это было что-то очень сильное, я не могу уехать. И Андрей Битов меня отпаивал водкой, вином, кофе, так я переживал этот отъезд. Но ничем нельзя было остановить – ни её, ни меня.

- И не жалеете, что не уехали?

- Нет. Не жалею. Ну что вы? Совершенно другая жизнь здесь для меня. Если бы я уехал, я там был бы тем же. В чём суть эмиграции, к сожалению, – каким ты уехал, таким ты там и остаёшься. Дети твои уже могут...

- Быть другими.

- Другими, да. А эти люди остаются теми же. Не знаю, я бы там... Моя специальность – язык и мышление. Вот так, чтобы ко мне приехал руководитель канала, там бы не приехал. Вот то, что я написал – меня там не понимали. Я туже приехал уже довольно известным человеком. Пытался рассмешить хотя бы переводчика. Абсолютно... Ноль. Вот эти то, что "раки по 3 и по 5" ноль! Он не понимал, о чём речь! В общем, это был разговор двух сумасшедших.

Он говорит: "А почему вы смеётесь, когда большие по 5, а маленькие по 3? Что вы этом смешного? Это же так оно и есть". Он говорит: "А ваши люди наверное не понимают, что такое купля-продажа. Они не понимают, что большие должны стоить..." Я говорю: "Но это же было вчера, а это сегодня". В общем, мы как сцепились. Это чтобы он перевёл! Сидел глава канала, которому сказал посол Америки в России "Я советую".

И тот сидел, слушал наш разговор. Потом плюнул и говорит: "У него есть какие-нибудь шутки про сталинский режим?" Я говорю: "Как можно про сталинский режим? Какие там шутки?" Он говорит: "Так это что, это их юморист?" Они отравлены! Это абсолютно коммунистический юморист какой-то! Он не понимает ничего!" И вот на этом всё и кончилось. И я уехал. Ничего они не поняли и я ничего не понял.

- А что для Вас означает такое понятие как Родина?

- Для меня Родина – это то, что Родина была для всех нас ещё 20 лет назад. Это и есть Родина. Она же не изменилась. Мы, конечно, поделились на куски и назначили этих украинцами, тех назначили русскими, кого-то назначили туркменами. Я тоже об этом всём пишу вот в этой же книге, я когда пишу письмо отцу. Короче говоря, неужели вы чувствуете, переезжая из России в Украину какую-то большую разницу? Никакой.

Другое дело, что Москва успела высосать из Украины всё, что было здесь хорошего в советское время. И сейчас, это как выезд из Одессы, это с трудом восстанавливается здесь. Поэтому сложно говорить об украинской литературе, об украинском кинематографе, об украинском театре. Сложно пока говорить об этом. Я говорю мягко очень. Это всё в Москве. И все эти люди, которые корнями здесь, они живут в Москве, как моряки живут возле моря. Не могут они жить в другом месте. Там театры, там режиссура, там литература, там критики.

Там общество театрально-литературное, которое скажет тебе, кто ты такой. Александр. Человек не знает ни характера своего, ни таланта. Незнакомец. Он знает только внешность, глядя в зеркало. И основывается на внешности, которая ему ни о чём не говорит. Только публика, только люди, только специалисты...

А помните, вы же видите, чем сейчас кончается любая реклама? "Посоветуйтесь со специалистом". Как будто они сами – не специалисты. Они нам прописывают в рекламе лекарства и всё, но мы должны найти ещё какого-то специалиста, который бы сказал, стоит его пить или нет. Так вот, посоветуйтесь со специалистом. Но вот специалисты все собраны были в Москве. Чтобы посоветоваться, чтобы понять, кто ты такой, ты должен был оказаться там. Так, как я должен был оказаться Питере.

- А чем всё-таки украинские политики от русских отличаются, от российских?

- Размерами страны! Размерами страны отличаются. Всё-таки, во-первых...

- А подход одинаковый?

- Я думаю, что подход одинаковый. Подходи одинаковый, во-первых, потому, что появляется совершенно новая власть. Кроме четвёртой власти – прессы, в пределах которой мы сейчас разговариваем, есть ещё. Видимо, власть третья или вторая – власть олигархов. Судебной власти нет пока ни там, ни там. И вот эта власть олигархов какая-то, основанная на перетекании, на сидении возле денежного потока. Опустив ножки в денежный поток, и те, и те... О том, что чиновники абсолютно связаны с олигархами. И ведь большинство олигархов – это чиновники. Мы просто не знаем их фамилий. Мы знаем несколько фамилий разбогатевших людей. Но все остальные, которые разбогатели так же, если не больше, мы их не знаем. Это всё объединяет эти две страны.

- Т.е. Вы ставите знак равенства между властью и бизнесом?

- Да, абсолютно. Сейчас власть есть бизнес, абсолютно. Сейчас уход в политику, во-первых, это привыкание ко лжи, а во-вторых, уход в политику – это обязательно охота за деньгами. Человек, который карабкается наверх, чувствует, что там его место, не потому, что он может как-то руководить или у него кругозор. Он чувствует, что там его компания. И поэтому он карабкается наверх. Как мне кажется. И становясь чиновником, только если к нему является человек с проектом, по которому этот человек что-то заработает, то чиновник это воспринимает как оскорбление. "А я? Ты же пришёл ко мне? А ты как-то молчишь чего-то вдруг!"

- Недоговариваешь.

- Да. "Ты как-то что-то до половины дошёл, о себе-то рассказал, а обо мне ни слова. А я тебе должен подписать. Хотя может быть я должен по закону тебе подписать, но всё равно беру на себя какую-то ответственность. Мы же с тобой должны дружить. Давай дружить!" И начинается всё. Это особая такая порода людей, которую называют "чиновники", это и там, и тут. Вот. И вот эти разногласия – видите, они все стали специалистами по газу и по нефти. Все!

Когда наши и ваши президенты говорят об том, чувствуешь – специалисты крупнейшие. Не могут говорить ни о пароходах... Тут мало что соображают. Очень легко объяснить: конечно, иллюминатор открытый? Открытый. Как он мог не затонуть? Он затонул. Да, ты смотри. Оба они ничего не понимают. Мало что понимают, во всяком случае – и капитан, и они. И всё естественно! Ну затонул – не мог не затонуть. Чуть глубже понять, отчего вообще всё это происходит, почему всё, – никто этим не занимается. А когда касается газа, нефти – родное.

- Вы вспомнили про советское время.

- Я о нём не забываю.

- Ваши тексты советского времени – озорные, такие по-хорошему задиристые. А тексты последнего времени, простите, на мой взгляд, немного грустные. Вы грустите о том времени или это просто меняется жизнь?

- Может я грущу о молодости, во-первых. А во-вторых, может быть вы обращаетесь не к тому уже Мише Жванецкому, правда? Если я встречусь с вами в моём возрасте, вы тоже будете немного грустным... А там – конечно, озорные. (смеётся) Ну, кроме того, что такого благодатного объекта, как советская власть, я не помню. Знаете, насколько сейчас сложно, потому, что мне например, трудно сказать, как человек заработал миллиард.

Трудно сказать. Я плохо понимаю, как он заработал миллиард, и как об этом писать, и что об этом надо писать. Я не знаю этой технологии! А там любой из нас прекрасно разбирался. И сами секретари обкома прекрасно разбирались! И все были антисоветчики, абсолютно все. И они были совершенные антисоветчики! Они прекрасно это всё поменяли. И шофёры у них были антисоветчики. Потому, что когда я попадал в руки кому-нибудь и них...

Полянский, который меня принимал, как говорят. Полянский, член политбюро. А наш, артист театра – был женат на его дочери. И мы на свадьбе гуляли. Короче, добились аудиенции у члена политбюро. И это успех потрясающий – добиться аудиенции. Значит я должен был переехать в Москву и вопрос стоял о том, чтобы как-то прописаться. Он меня принял. "Топтуны", тут оружие, тут всё – это я впервые видел такую обстановку. Сразу стал говорить от входа.

Говорит: "Михаил – талант. Посмотрите, говорит, вот карта Советского Союза". Он на "вы". "Я смотрю, вот вы пишете – пуговицы там, для Райкина это всё, костюм, нитки. Вот здесь еды нет". На карту показывает: "Здесь воды нет. Здесь люди вообще мучаются. Я не знаю, как они живут!.. Вот это сатира, понимаете?" Я говорю: да. "А что вы пишете – пуговицы, нитки?" Я говорю: да. "Понимаете?" Я говорю: да. Т.е. я встретил человека, ещё более... Куда я там с этим, сколько он говорит... "А международное положение. А что мы там сбили самолёт какой-то. Мы же сбили гражданский самолёт!" Я говорю: да. Он говорит: "Вот!.. Вот это же всё же – это же...» Я говорю: ну, так и что? Я забыл про своё заявление! У меня было заявление здесь! Такие темы поднимает человек, что у меня аж свихнулось!..

Вот это сила, конечно. Он говорит: "Нет, вы, конечно, талантливый. Я вам скажу больше. Я когда захожу к Леониду Ильичу на дачу, висит магнитофон с вашей записью, я слышу ваш голос!.. У Биляка..." Кто такой Биляк – не помню, секретарь компартии, кажется, Чехословакии. "Он приезжал сюда на отдых в санаторий. У него тоже ваш, понимаете время подсовывают. Понимаете? И весь секретариат слушает, знает практически наизусть. Вы понимаете?" Я говорю: понимаю, да. "Вот такой талант и так по мелочам. Гений, просто гений. Так что вот, желаю успехов". Я говорю, я забыл про всё. Отвалил, ни заявление не дал, ничего. Ничего! Потрясение!..

Во-первых, окрылённый от того, что я талант и меня все слушают. А во-вторых, как же ж? Человек говорит: идите и ещё глубже копайте, смелей! Я отвалил и ещё несколько лет мучился без прописки на съёмных квартирах. Хотя был у члена политбюро. Ему, конечно, раз плюнуть было это всё сделать. Гениальный человек! Вот это "работа с людями" называется. Вышел окрылённый – и ни хрена! Ничего нет! никой подписи, никакого заявления. Ничего! Никакой бумажки в руках! А вы говорите – советская власть...

- А чем советское время, если конкретнее, советская Одесса отличается от Одессы украинской?

- Ха! Простым: здесь были все. Все здесь были. Сейчас здесь нет тех, кто был. Значит, народ отвалил. Вот этим отличается Одесса. Мозги отвалили. Юмор отвалил, литература отвалила. Может литература меньше, но живопись точно отвалила, учёные – точно, медики – точно, врачи – особенно. Уехали. И это чувствуется. Чувствуются в Одессе отъезды. И я всё время хожу и спрашиваю людей со сцены: "Скажите, столько людей уехало из Одессы. Легче стало тем, кто остался?".

Казалось бы, эти люди освободили квартиры, освободили квартиры, эти люди освободили места на кладбищах – всё они освободили! Треть освободилась. Должно быть легче тем, кто остался нет, ответа нет. Ответа нет на это. А в результате сейчас только начинают подрастать врачи. Одесса – такой город... Вы вот заметили, что вы сейчас заметили, проходя по городу? Что? Вы заметили красивых женщин. Много.

- Ну это да.

Это первый урожай. Вот этот урожай после отъезда. Первые появляются красивые женщины, как первые плоды чего-то. И вслед за ними должны появиться поэты, художники, учёные молодые. Это обязательно!.. Это следующая волна. Потому, что вот это – первое, что мы видим, эти ножки, эти личики – это самое главное, ради чего рождаются мужчины. Потому, что я сам, думаете, начал писать просто так? Прежде всего, чтобы понравиться. Как говорил один композитор, главное, мне её подвести к роялю. И мне тоже было главное... Я начал писать. Ну что – маленький, пухленький, лысоватый – уже тогда немножко лысоватый – что я мог предложить? Значит талант! Значит надо! Надо! Как же жить без этого? Как мне без этого жить?

- По-моему, Алла Пугачёва как-то сказала про вас, что вы гений, но трудно быть гению счастливым. Вы согласны с этими обоими её утверждениями?

- Нет, я не согласен. Это её слова. Она продолжает так считать. Она мне звонит после каждой передачи "Дежурный по стране". Сейчас она себя там может быть чуть хуже чувствует, но всё равно, нет, всё нормально. И говорит вот эти слова, которые говорила чуть раньше. Я скажу так: то, что несчастливый – 100% права. Ну, как сказать? Я, например, просыпаюсь часа в 4 ночи и не сплю, потому что мне не нравится всё, что во мне, и не нравится всё, что вокруг меня. Ну всё!

- Раздражает?

- Не раздражает.

- А, не нравится.

- Просто это тяжело очень переживается. Всё время что-то тяжело переживается. Бесконечно. Я просыпаюсь просто вот от этого переживания. Я не знаю, что это такое. Но я что-то не написал или написал, но я не верю в то, что это может пройти. Или я не верю в то, что это будет кому-то интересно. Вот вы сказали, вот огорчили меня – нельзя это делать – что сейчас произведения более грустные. Они сейчас более поэтичные. Но и более грустные. И я это тоже чувствую.

Я всё-таки люблю, когда смех идёт из зала! Это реакция мне понятная. Слёзы мне непонятны. Вот это всё... Я окружён несчастьем. Несчастье – годы, но счастье есть. Счастье – это успех. Вот этот короткий промежуток между успехом и тревогой, которая наступает сразу после успеха, вот это для меня называется счастьем. Промежуток между успехом и тревогой.

Вот об этом в этой книге, по-моему, тоже есть. Бывает, но в Украине этого нет. Нет, на тех концертах, где публика покупает билеты, не бывает, чтобы они не понимали меня. Это люди знают на что идут. Вот бывает, когда меня приглашают на какой-нибудь – сейчас это называется "корпоративы", но я выступал и в советское время. Всю жизнь я выступаю где-то по баням... Спасался этим! Я читал всем. Я не менял тексты, как с Полянским. Не менял. Я читал то, что хотел. Они мне позволяли читать... Они только закрывали двери и говорили "Давай!" Я у Подгорного был у вашего. Николай Викторович.

Дома был. Он сидел в тапочках. Ну меня ж привезли на автомобиле Аденауэра! 69-й, 71-й, 72-й год. Он председатель Верховного Совета, второе лицо в государстве. Поросёнок с гречневой кашей. Во-первых. Это на улице Алексея Толстого. 24 комнаты квартира. По кругу в доме. Там 6-7 квартир. Одна даже гостевая. И в каждой квартире подарки от президентов – от Насера, от Соединённых Штатов, первые цветные телевизоры, что-то ещё. Подарки, подарки, подарки. Это всё был музей. Вначале меня провели по всей этой огромной квартире – я посмотрел все эти подарки. Поросёнок с гречкой. Гречка совершенно другая. Величиной с мизинец огромные эти крупинки круглые! Не знаю, где они... Я в первый раз ел поросёнка с гречневой кашей, в первый раз тогда. А машина какая! Как английские такси, высокий вагон, "Мерседес" аденауэровский – подарок Аденауэра. Т.е. надо было мне сидеть в шляпе – она бы как раз...

Я сидел бы в шляпе. В общем, приехали. И вот он пришёл, сел слушать. "Давай, пусть начинает". Я читал. Он говорит: "Острее есть чего-нибудь?" Я "зафинделячил" "Министр мясной и молочной промышленности". Помните, такой был монолог? У них там внутри всё, видимо, есть, они там празднуют. Мы там за забором стоим. В общем, у них был День министра мясной и молочной промышленности, страна праздновала. Мяса не было, молока не было, ни хрена не было, но страна праздновала. И я тогда разразился монологом, что видимо внутри у них там всё есть.

- "Внутри у них всё есть".

- Да. И я это ему прочёл как самое такое зубодробительное. Не улыбнулся. Сказал: "А ещё острее?" Это Подгорный мне. Я тогда осмелился сказать: "Я не диссидент, я сатирик". Я намекнул, потому что он видимо подумал, что ему позвали борца с режимом. Я говорю: "Это другой талант. А то – это выходить на площадь и демонстрировать я не могу. Меня пересажали бы через 5 минут. Да и у меня нет настроения! Мне лучше читать, получать свой смех, поднимать людям настроение, ощущать, что у нас не получается чего-то там большое, но это в 100 раз мне приятней, чем призывать к кровавой какой-то схватке". Он сказал: "Ну ладно, пусть они тебя дальше слушают. Острее нет?" Говорю: "Нет". "Ну хорошо, я пошёл спать". Даже не попрощавшись! Встал и ушёл! И где-то захрапел. Ну просто... Ни "до свидания", ни "здрасьте". И я опять не успел ничего сказать. А дочка мне говорит: "Он вряд ли тебе поможет, но мы хотели специально, чтобы он знал. По крайней мере, ты какое-то время будешь защищён". И так и получилось!

- Вы – народный артист Украины.

- Боюсь, что да.

- Но всего лишь заслуженный в России.

- Заслуженный деятель искусств, да.

- Деятель искусств.

Потому, что я не просил и не прошу никогда. У меня был в гостях здесь, в Одессе, Леонид Данилович Кучма. Мы ещё когда-то говорили с ним в Киеве. Вообще, когда грянула перестройка и Кучма стал Президентом, я был тогда как-то на гребне волны. И знаете, я собирал в Питере концерт – 16 тысяч человек во Дворце Спорта.

И вот я приехал в Киев с концертом и получил предложение. И был Леонид Данилович. Он говорил со мной хорошо, рассказывал о ракетах, рассказывал о том, что замышляется, если война будет атомная и, допустим, всё будет уничтожено. Что у них есть задумка – последний паровоз с ракетой без людей... Ракета, нацеленная на Соединённые Штаты. Вытаскивают из-под земли этот паровоз, эту ракету и последним ударом мы, видимо, побеждаем в этой войне. Хотя людей в общем нет и там, и там. Так что радоваться особо некому.

В общем, мы говорили так и он что-то даже пел, Окуджаву. И когда приехали в Одессу, изъявил желание приехать домой к нам. И был у нас дома.

- А где тогда Родина?

- Что Родина?

- Для вас что означает понятие Родины?

- И тогда же Леонид Данилович сказал: "У тебя звание какое-то есть?" Я говорю: "Никакого". И Боделан сидел. "Я похлопочу". Я жил уже в России. И когда он был Президентом, я это звание получил. Вот так скажем. За что я ему благодарен, потому что это единственное звание, не выпрошенное, не.

- Что вы в людях не приемлете?

- Ложь, к сожалению, стала синонимом политики. Ложь... Вообще, когда человек врёт, вы заметили, что он преследует какую-то выгоду?

- Чаще всего, да.

- Он просто так не врёт. Ну, у женщин бывает такое.

"Забыла". (смеётся)

- И то она пытается добиться от мужчины чего-то, чтобы он вошёл в её положение и как-то помог. Обязательно преследуется какая-то выгода! Но это же всё постепенно в политике... Т.е. как постепенно. Так же объясняется и роль политика. Ложь – это преследование какой-то выгоды. Она приводит его в политику. Вы не забудьте, пожалуйста. Когда человек соврал один раз, второй раз, вам что, обязательно надо с ним общаться третий раз и четвёртый раз? Какую информацию вы от него хотите получить?!Что врущий человек вам скажет?!

Я не имею в виду политика, я вообще говорю. Вот человек, который врёт, соврал. Куда-то пытается вас пригласить, вот как меня, где на меня он приглашает других, на кого-то там приглашает Макаревича, потому что будет Жванецкий, потом на Макаревича ещё кого-то – соврал, соврал, соврал, преследуя свою какую-то выгоду. Кто и когда с ним будет говорить в следующий раз? Я после 2-3х раз заканчиваю. Жизнь слишком коротка, чтобы продолжать.

- А что вам нравится в людях прежде всего? Что у вас вызывает восторг?

- Внимание к моим словам. Любовь ко мне. (смеются) Нет. Ну что мне нравится в людях? Как гениально сказала она женщина, "в мужчинах мне нравится юмор и доброта". И вы знаете, вот женщина прямо насквозь. Юмор и доброта – я думаю, это и есть чисто мужское качество, которое должно быть в мужчине всегда. Сюда приплюсовывается, может быть, входит в юмор сюда ум, может быть технические знания, может быть профессия, может быть род занятий, где и мужчина, и женщина может. Но вот юмор и доброта – всё-таки это свойство мужчин. Вот мне так же нравятся юмор и доброта. А доброта означает сочувствие просто. Вы не можете просто так видеть человека, вы становитесь на его место.

- И последний вопрос. У вас на сайте написано: "Испортить со мной отношения очень просто, попросив у меня интервью".

- Мне кажется, я этого не говорил. Я не знаю, где написано. Я не заглядываю на свой сайт, честное слово. Я Женю Гришковца очень люблю и вот иногда меня даже тоже немножко раздражает, что он так ввязывается в споры с интернетчиками, с клавишным народом. Клавишный народ, эти комментарии, это количество мата! Т.е. в толпе легче, чем читать это всё.

- Оно анонимное.

- Вот! Люди договорились, что фамилий не будет, имён не будет. И вся злость, все проклятия на своё рождение, на своё материальное положение, на отсутствие работы или, наоборот, на присутствие работы, которая не нравится – всё, что угодно! В основном проклятия. Почти нет благодарностей. Никто ни за что никому не благодарен. Только проклятия. Значит, что вы говорите на счёт интервью. Просто интервью, Саша, я всегда считаю, что эти мысли можно использовать более интересно, которые в интервью приходится выкладывать в лоб. Вы меня спрашиваете: "А вот это – да?" Я говорю: "Нет". "А вот это – нет?" Я говорю: "Да". (смеются)

Может в более художественной форме – в виде стиха, или в виде какого-то монолога, в виде какого-то объяснения. А просто так что-то сказать... Поэтому я стараюсь интервью давать очень редко, только в том случае, если мне нужно от телевидения тоже. Но нам повезло. Мне с вами повезло, потому что вы прекрасный собеседник, надо сказать. И это большая редкость.

- А когда же зрители увидят ваше новое произведение?

- (аплодирует) Увидят.

- Услышат.

- Услышат. Во-первых, я хочу показать – вот эта книжечка. Вот она. Я редко даю интервью, потому я сегодня пользуюсь и тем, и этим, и десятым. Значит, книжечка вышла. Что-то в ней есть. Теперь дальше. Концерты у меня. Вот список у меня. Три концерта всего. 5-го октября – Донецк, Музыкальный драматический театр. Донецк. 7-го – Харьков, Театр оперы и балета. И 8-го октября – Киев, Дворец "Октябрьский". Все в 19 часов. Спасибо за внимание и за то, что вы придёте!

- У меня ещё вопрос был такой... А что, действительно, что вы, когда "Дежурный по стране" ведёте, там чай наполовину разбавлен коньяком?

- Обязательно. Не наполовину, нет. Это я бы окосел в драбадан. Не наполовину. Я и в концертах тоже. Но сейчас уже нет, а когда начинал... Я вообще вот я пришёл к такому выводу, что коньяк не разрушает, а создаёт. В небольших дозах. Вот когда я писал, что "алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве", я писал о коньяке. Он создаёт. Он не разрушает стиль, не разрушает юмор, не разрушает мысль. Во-первых. А во-вторых, вот сколько я могу? Вот до половины, вот так вот ещё коньяка может быть и столько чая. Вот так вот. И я по глотку. Я теперь уже пью не рюмками, а глотками. И считаю глотки. И не женщин, а поцелуи. Вот я прошу это включить.