Трижды бежал с паспортом в загс, чтобы это было моё!

Добрый вечер! В эфире программа "Tkachenko.ua", и у нас в гостях известный актер, народный актер России - правильно?

(Кивает)

Юрий Стоянов. Приветствую вас!

Добрый вечер!

Есть что-то общее между питерским и одесским юмором?

Для этого вам надо ответить мне на вопрос "Что такое "питерский юмор"?".

И есть ли он.

Есть. Я думаю, есть. Одесский юмор – это юмор, рожденный людьми, которые живут в городе Одессе, и не имеет никакого отношения к профессиональному юмору. Это юмор, рожденный снизу. Питерский юмор – это юмор, рожденный на бумаге и в головах писателей.

Т.е. там люди на улицах так не разговаривают?

Нет, причем в одесситах меня смущает тоже, когда они шутят по принуждению, по пониманию эксклюзивности своего города, его отличия, что его отличие именно в этом. Когда они позиционируют себя как одесситов и якобы жителей столицы юмора. Вот это все такое специальное, вот этот налет...

Типа демонстраций на 1-е апреля?

Да. Типа "вот я одессит, я шучу". А настоящий одесский юмор – он рождается от того, что эти люди не шутят, а от того, что они так думают. Отсюда смешение исторического, сотен, десятков национальностей, этого способа жить, этого моря, вкусной пищи, легкой и тяжелой жизни размеренности, ленцы, бычков, университетов, врачей, Привоза, Пересыпи и черт знает чего. Вот этот невероятный замес превратил...

Появилось такое понятие как "одесский промысел". Где-то матрешек рисуют, где-то торты пекут, а где-то умеют шутить. Но не умеют шутить. Это все в результате попыток объяснить, что такое "одесский юмор", а на самом деле - это такой странный способ мыслить и выражать свои мысли.

И тогда на парадоксальном объяснении каких-то вещей, оценок чего-то возникает что-то, что вызывает у тебя смех в силу вот этой необъяснимости, непредсказуемости, незаточености на шутку. А эта заточеность – она уже профессиональная. Жванецкий в себе сохранил в идеале, он как квинтэссенция этого парадоксального способа думать. Не шутить специально.

Вот хоть лопни – но пошути по формату, потому что формат у нас такой – "одесский юмор". Мы шутим. Вот в Одессу приехали – сейчас мы будем шутить. Меня это очень смущает.

От вас, кстати, ждут, когда вы приходите в какую-то компанию, какого-то всплеска юмора? Вас расценивают как тамаду, балагура?

Если они хотят похоронить свой юбилей, они могут меня пригласить в качестве тамады. Я очень настороженно, а иногда даже агрессивно воспринимаю эти ожидания. От меня как от артиста они вправе этого ожидать. Но близкие мои друзья...

Вы, когда приходите домой, от вас ждут, что вы скажете "Шановні телеглядачі..."?. "Здравствуй, солнышко!" "Привет Как дела?" "В порядке" или "Плохо". От врача же не ждут, от хирурга, что он будет курицу разделывать, предварительно обработав руки спиртом и взяв нож? Мои друзья, когда нам хорошо, мы шутим все. Это все в пределах нормы происходит.

Зрители, как бы я к этому не относился, они вправе от меня этого ждать. Это называется "привычные ожидания". Потому что, если ты на это работал так много лет, что ж тебе злиться на зрителей? И если ты их обманываешь, эти ожидания – привычные ожидания, назовем это так... Но я так думаю, что в нашей передаче, в этом скромном деле, которым мы много лет уже занимаемся, мы так давно этим занимаемся, что те люди, которые смотрят "Городок", я думаю, они подозревают, что мы умеем еще кое-что внутри этой профессии. Я думаю, они думаю, что мы хорошие артисты прежде всего, извините за нескромность (смеется).

Когда вы вспоминаете Одессу, детство, что, прежде всего, вспоминается, приходит на ум?

Знаете, у меня такая не очень одесская Одесса была. Все-таки Одесса и настоящие одесситы – все-таки это центр города. Мои друзья нынешние, большинство. А мое детство прошло на Пересыпи. Это такая "недоОдесса" чуть-чуть. То район частных домов маленьких. Это сейчас наличие частного дома является признаком какого-то достатка, потому что люди могут себе это позволить. Хорошего дома. А когда-то это крестьяне, кто-то еще, заводчане всякие, которым давали возможность вот самим построиться на окраине Одессы. И это еще внизу находится, а весь город наверху. И когда идут дожди, тот район – его нещадно заливало и заливает водой. А вдоль моря традиционно, хотя там лучшее море в Одессе, там были построены заводы и несколько терминалов порта.

Потому, что там очень удобно, очень удобные подъездные пути железнодорожные. Хотя там море фантастическое. Потому, что там песок, там прекрасный пляж, там есть косы. Но главное, что я вырос очень близко от моря. А когда мы переехали, как первые счастливые обладатели хрущевских квартир, то были уже Черемушки - это тоже "недоОдесса", это Одесса с другой стороны от Пересыпи. Это все не центр. И когда ты, маленький мальчик, для тебя выезд в город – это, конечно, акция. Тебя же одного не отпускали. И тогда ты видел, в каком городе ты живешь.

И все-таки это все была не очень Одесса. Я это очень понимаю и помню. Потому, что когда я потом уже взрослым знакомился с какими-то людьми, ребятами, я чувствовал, что круг интересов другой, имена мы называем другие, другие улицы.

А откуда тогда у мальчика из одесских окраин родилась эта тяга к актерству?

Вы знаете, на одесских окраинах были заводские клубы. И один из них назывался "Клуб завода ПродМаш". Это кинотеатр. А в этом кинотеатре билетером была моя бабушка. И все время проводил в этом клубе. И я смотрел кино. А я вам репертуар назову одесского кинотеатра. Сейчас у вас, может быть, есть такие кинотеатры – такие не мейнстримовские, скажем. Для тех, кто любит кино – как поделикатнее еще назвать, чтобы не обижать так кинозрителей. Для тех, кто его знает, это кино.

Раньше это называли "кинотеатр закрытого показа", элитарный такой. А это на самом деле был заводской клуб, в котором я посмотрел всего Чарли Чаплина, весь итальянский нео-реализм. Из наших и все остальное. Вот как-то так сверху проклинаемые нами ныне коммунистические чиновники опускали, вероятно, какие-то тематические планы. Явно не моя бабушка заказывала репертуар этого кинотеатра. Но он был фантастический. И вот просто из сидения в заплеванном семечками зале рождалась эта идея.

У вас же все вначале отлично складывалось – ГИТИС, потом БДТ.

Да более чем.

А почему потом как-то не совсем сложилось?

Это такой сложный вопрос! И ответ на него зависит от настроения. Если я захочу обидеться на театр, на БДТ, в котором я работал, будет один ответ. Если я захочу обидеться на себя, будет ответ другой. Истина посередине на самом деле.

В чем она?

Я думаю, правда в том, что закончив потрясающий вуз у фантастических педагогов, они так любили эту профессию! Одна из педагогов уже не имела отношения к этой профессии. это была Евгения Козырева – такая потрясающая актриса была. А второй – его актерская жизнь сложилась так, что он проработал большую часть жизни все-таки на эстраде, как это ни странно. А речь идет о педагоге – ну это имя безупречно и очень много говорящее всем, кто знает театральную педагогику – Владимир Левертов. А он не стал артистом. Замечательный. Поэтому они нас готовили к какой-то своей любви к театру, а не к какому-то конкретному театру.

Вот к театру как к заводу, к театру как производству с какими-то его реалиями, с его жизнью, с его технологиями. Мы от этого всего были очень далеки. И когда я попал в такой театр, а я попал в лучший театр страны тогда... Ну как попал – был приглашен. Двух человек пригласили с нашего курса.

А Вы не думали, что вот большой такой театр, конкуренция?

Нет, вы знаете, по тем временам мне даже трудно сейчас такой бренд назвать. Это вообще необсуждаемая такая величина была – БДТ. Я не могу привести сейчас пример, его нет. Ну, нет примера. Ну если бы я, скажем, в 91-м году, когда я был режиссером на питерском "5-м канале", меня бы пригласили на "Дискавери" работать.

К Спилбергу.

Ну, к Спилбергу, что-то невероятное. И это, конечно, такой шаг был непростой. И нас же не просто пригласили, знаете, так впрок, на всякий случай в труппу. Есть такая история, когда главный режиссер просто берет хорошего молодого актера по принципу «не доставайся же ты никому", бросает его в этот мешок, а потом, не глядя, в этот мешок руку опускает и достает – этот сыграет или этот сыграет. А зачем – непонятно. Т.е. целесообразности очень мало. Нет, нас брали на конкретные роли.

Т.е. Товстоногов сознательно вас выбирал?

Ну еще бы. Конечно. Такой конкурс невероятный. 8 вузов каждый год выпускает по 27 человек и из них выбирают двоих. Конечно, это сознательный выбор. Но у него же были надежды определенные! Вот он так увидел этого Юру Стоянова как-то, а Юра Стоянов, скажем, не очень это оправдал, если говорить о моей вине. Ну какие-то не послал я сигналы в пространство через рамку. Как-то они не пробились. А ответ весь в том, что я не то играл. Были какие-то вещи, которые противопоказаны мне. И я думаю, если бы... Я как режиссер сейчас анализировал это.

Я думаю: пришел красивый молодой мальчик. С длинными волосами, худенький, высокий – явно герой. Ну явно. Ну вот ему нужно играть то, что ему нужно играть в его возрасте. А все его роли – на этот возраст их нет. Они написаны туда, вперед. Потому, что характерный артист, но эту характерность надо вскрыть. Вскрыть, потому что такой неровный, такой какой-то дерганый, какой-то странный. То ли комичный, то ли нет – где-то на стыке. Ну вот не может выйти и сказать: "Родина, я люблю тебя". Ну скажи, нормально, что ты родину любишь, сволочь? Или Джульетту что ты любишь. Нельзя Джульетте сказать нормально? Без этого всего сказать, что ты ее любишь? Ты ее любишь или ты ее не любишь – начинают задумываться. А это уже трактовка. Кому она нужна!

А есть хорошие ребята – я люблю таких артистов, которые скажут "Люблю тебя, Родина" и я верю, что он ее любит. И что Джульетту любит. А вот Юра Стоянов – он из другого лагеря, он оттуда, он из противоположного из компании Тибальта.

А сколько лет продолжался тот период?

Очень долго продолжался! (смеется) Я пришел в театр в 78-м году. Да в 78-м и сразу на главную роль. Просто на главную. Была очень популярная пьеса – "Телевизионные помехи". О том, как в такой мещанской семье, зараженной телевидением, которая больше ни черта не делает, а только смотрит телевизор, ящик, они даже не замечают, что их сосед, которому они сдают комнату, – это Иисус Христос.

Символичная штука.

Да, как я сейчас понимаю. А этот мальчик, которого я играл, он это знает. И вот эта бесконечная дурацкая роль с этими попытками прорваться к этим родителям – "Мама, папа! Неужели вы не видите!.." Я себя ненавидел в эти минуты. "Мама! Папа! Это же он!" Я даже сейчас это фальшиво показываю. А ценил больше всего – там было 2-3 смешных кусочка. И зрители очень на них реагировали. И я очень ценил не когда надо нормально сказать "Мама, папа!", а вот где люди смеялись. Мне это было очень ценно.

И часто так все звезды сходились?

А я так и делал все мои шаги! Я никогда не принимал решений. "Так, я ухожу и театра!" Я смотрел... Для этого должен был появиться Олейников, я должен был убедиться, что мне есть на кого положиться – вот тогда я уйду из театра. Но поступок я совершаю в одну секунду. Вот в одну! Просто я прихожу в театр, а там распределение. Мне говорят: "У вас завтра репетиция". Не читая роль, прихожу на репетицию.

Мне дают листок. Я открываю, а он состоит из двух страничек. Одна страничка и вторая. И там написано в скобках: «Входит Обноскин с гитарой». Я закрываю и говорю: "Спасибо, я вас очень-очень люблю. Мне с вами было очень хорошо эти 18 лет. До свидания. Не поминайте лихом".

Это так вы попрощались?

Так и ушел. И все.

Видел вашу пародию с Галкиным на Жириновского в новогодней программе.

А, да, было такое.

Очень удачненькая. А почему в "Городке" нет политических шуток и как вы вообще относитесь к политике – российской, украинской?

Вы знаете, какое-то время, кстати, было. Вот в середине 90-х годов было другое телевидение, была другая жизнь. Были другие персонажи, скажем так. Ну что мне сейчас делать пародию на Жириновского? Кстати, это было в передаче Максима Галкина, а не в "Городке", правильно?

Да.

Как-то она называется "Все эти звезды", что-то со звездами. Максим придумал, я с удовольствием согласился. И я, потом, работаю на канале "Россия", я по определению обязан делать по договору просто, все то, что мне предлагает канал. Как-то вот я до звездного-то статуса не добрался там, чтобы я выбирал. Нет, я должен говорить "Есть!" и играть. А в "Городке" я решаю, что мне играть. И в 90-е годы был такой харизматичный Ельцин, еще модно было шутить о Ленине, что сейчас будет просто дурным тоном, или о Брежневе. Но хочется играть что-то такое очень яркое, что уже становится мифологичным. Шутить о политике, играть этих людей – вот что было интересно. Мы их играли, а не шутили на тему политических реалий или чего-то еще. С годами мы стали приходить к такому убеждению.

Но когда передача взрослела и наш зритель взрослел вместе с нами – у "Городка" такая очень специфическая аудитория. Большую часть составляют мужчины. Это люди, которые повзрослели с этой передачей. Они ее по наследству, как какую-то вещицу дорогую, передают свои детям. Детям она может понравиться а может не понравиться. Все-таки, 20 лет – это большой срок для телевизионного проекта. И вы знаете, я понял, что людям... Вот проходит 5 лет. Как я смотрю "Городок": через 5 лет.

Мне так интересно узнавать, чем мы жили. Не по тому, на кого мы сделали пародию. Они так быстро устаревают, они так быстро становятся не интересными. Как быстро это становится неактуальным, не веселым, не смешным и никак не греет. Кто кем руководил, у кого какая была фамилия, какая сволочь что украла, кто кого посадил? Через 5 лет интересно, о чем говорили люди в это время, как они питались, над чем они шутили, куда они ездили, почему страдали, кого любили, кого ненавидели? Через людей, через это отношение время узнавать значительно интереснее. И играть это интереснее.

Это все я говорю. Это все плакаты, это все лозунги, это неинтересно для артиста. Вот может быть в силу вот такого ощущения своей профессии и понимания ее, они стали уходить. Думаете, кто-то когда-то нам что-то запретил? Я за столько лет очень разной политики в России и очень разного отношения к телевидению, за эти годы я могу сказать, что это вот нас не коснулось никак. К счастью. Никак. Один раз, я помню, один из людей, возглавлявших МВД, занял высокий пост в Государственной Дума в России. А у нас была какая-то передача – маленькие такие были 8-минутки, у нас был такой еще параллельный проект, это тоже был "Городок", но маленький – на фоне герба милицейского что-то там происходило. И какой-то редактор позвонил и сказал немедленно убрать.

Вообще этот тон и «немедленно», а еще и «убрать» я в своей жизни не слышал, потому что я был просто артистом и, вероятно, эти фразы звучали по отношению к Товстоногову, к кому-то еще, но не ко мне. Я впервые в жизни услышал эту фразу. Я позвонил председателю телерадиокомпании. Просто рассказал ему, что вот такая история. Он вышел из кабинета, пришел в тот отдел, спросил, у кого из редакторов есть телефон мой. Кто-то сказал. Он сказал: "Вычеркнуть при мне, стереть его в мобильном телефоне. И запишите мой. И все вопросы, связанные с гербами, фамилиями в фразах, вы будете в перспективе задавать только мне". А, естественно, ни один редактор никогда не позвонит председателю гостелерадиокомпании. Проблема, возникнув один раз, была решена навсегда.

Но вы политикой сознательно не интересуетесь?

Ну как же я не интересуюсь? В какой же скорлупе я должен замкнуться, чтобы политика, которая уже стучит в твою дверь, и на лестничной клетке, и на улице, и везде, как я могу ею не интересоваться? (смеется) Как я могу не интересоваться политикой, если мои друзья живут в Нью-Йорке, мама живет в Украине, а я в России. Я так или иначе с ней обязательно сталкиваюсь. Я не очень люблю разводить людей по баррикадам. Я человек эмоциональный. Мой метод убеждения очень жесткий и абсолютно тоталитарный. Я не призываю подумать вместе со мной и принять мою сторону. Я успокаиваюсь только тогда, когда человек начинает думать так же, как я. И представить меня в политике или меня, рассуждающим о политике, очень опасно. Потому, что зрители программы "Городок" мне дороги не тем, кто из них в какую партию входит, а тем, что они зрители этой программы.

И может быть это - то маленькое, что на этом пространстве может людей объединить. Ну очень условно, но по крайней мере, это то, что они любят – и эти, и те, и те, и эти. А мне неинтересно. "Нет, я не хочу, чтобы коммунисты любили программу "Городок"! Ее должны любить только вот эти!" Если я буду выражать свои симпатии и антипатии, человек, который занимается милой, веселой, грустной передачей... Все равно я надеюсь, что в том, что мы делаем, все-таки видно наше отношение к тому, что происходит. Но я не буду никогда это декларировать. Нет, пожалуйста, в беседе с вами - спрашивайте. (смеется)

Вы играете сейчас очень успешные драматические и комедийные роли в кино. Какие из них вам ближе и интереснее?

Вы знаете, а я в кино, вот в кино ничего такого особенного-то комедийного, по-моему, не сыграл. Просто понимаете, мы очень часто ошибаемся, и я делаю ошибки в выборе того, в чем сниматься, в чем нет. Отчего? Оттого, что кино всю жизнь любило меня значительно меньше, чем я любил кино. И этот голод, как человек, который много дней не ел, ему нужно быть аккуратным, начинать понемножечку. А так набрасываешься и сожрешь чего-то не то, плюнешь в вечность потом, что будет стыдно потом. Я совершил несколько поступков, за которые мне стыдно, в кино. Но они не от отсутствия мозга, а просто от огромного желания, как это ни парадоксально звучит, сначала сниматься в принципе. Потому, что ведь и «Городок» придуман как маленькое кино. Это все-таки маленькое кино, такое маленькое. Ну какие-то грузинские новеллки такие, еще какие-то. У нас много всяких историй.

И от этой любви совершаешь ошибки. От любви вообще много ошибок совершаешь. Но вот все-таки слово "комедия" на сценарии – для меня худшая рекомендация. Вот слушайте, если бы "Осенний марафон" я читал. Если бы я был Олегом Басилашвили – одним из моих любимейших артистов и моим другом – и читал бы "Осенний марафон", вряд ли бы у меня возникло ощущение, что в этом сценарии главное что это комедия, в этой потрясающей володинской драматургии. Но каким бы глупым я был, если бы я пропустил, допустим "Бриллиантовую руку", которая абсолютно заточена на то, что это комедия.

Конечно, это жанр самый любимый, безумно востребованный, безумно большие сборы, не самые большие затраты. Если вы посмотрите релизы всех фильмов, даже наши убогие иногда российские комедии очень часто обречены на успех. И при тратах в 2 миллиона собирают 4. А на кино тратят 15, собирают 6. На другое. И все-таки для меня это не самая лучшая рекомендация. Если это будет кинокомедия, тогда для меня будет важно, что это за режиссер. А вот роль, где это модно найти, где есть и юмор... Ну я его все равно найду. Но даже если там вообще ничего не написано, вот приоритеты за этим.

В "Городке" у вас было очень много женских пародий и переодеваний. Почему так случилось?

Это случилось по очень простой причине.

У Олейникова усы, а у вас нет?

Ну и поэтому тоже (смеется). Естественно, поэтому его не заставить их сбрить. И потом, сейчас все-таки одному 64, другому 54. Это уже достаточно пожилая женщина была бы, даже если бы она сбрила усы, эта женщина несостоявшаяся. Ну а как без этих историй? Убрать эти истории – значит убрать огромный пласт, который называется "он и она". Просто убрать его из кадра.

Как вы себя чувствуете с этими переодеваниями?

Вы знаете, я понимаю, что мне очень не нравится, как другие мужчины играют женщин. Я говорю об этом откровенно. Как правило, не нравится. Я испытываю такую неловкость за них. Именно потому, что этот момент переодевания для них становится самодостаточным. И зритель действительно дает эту фору. Действительно, переоделся – и смешно. Вот эта ряженность... Ну а сколько... Вот у нас такой квартал этот был, улица на Пересыпи, она была в основном украинская. Я же помню, как колядовали на Рождество, валяли дурака, пели украинские песни. Каждый второй мужик был переодет во что-то женское. Вот ходили по улицам. Это такой очень доступный быстрый, не требующий особых перевоплощений способ добиться улыбки. Вот я переоделся – и вперед.

А мне не нравится, потому что в этом либо какая-то патология бывает сексуальная, когда там пытаются реализовать, какую-то хромосомку нарушенную пытаются поставить на место хотя бы в эту секунду, когда ты переоделся в женщину, либо вот просто откровенное такое кривляние в этом есть. Я нашел очень простой рецепт – это просто еще одна роль. Ну вот сейчас я играл кого-то, а вот сейчас я играю женщину. Вот для меня это роль.

Еще одна роль. Ну да, для этого нужно каким-то образом соответствовать. Есть какие-то аксессуары и приспособления, которые не очень привычно носить мужчинам, но ты их вынужден на себя напялить. Но и это неважно!.. И когда гримируют еще неважно.

Но видеть себя важно. Вот только когда ты играешь женщину, тебе важно видеть себя в зеркале. И вот потихоньку, потихоньку, "если бы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." Ты вспоминаешь, ты включаешь – а я это умею делать легко и быстро – свои воспоминания свой опыт, наблюдения свои. И вдруг она "выстреливает", какая-то не очень счастливая, как правило, большого размера, не очень устроенная, странно иногда говорящая такая, или другая, или еще какая-то. Но какая-то. Но для меня это роль.

И комплиментом для меня было бы всегда, если бы зритель говорил... Не хотел представить на моем месте актрису! Не хотел. Я для него в этот момент очень смешная актриса. Актриса! Не переодетый артист, не ряженный. Он воспринимает меня как роль, вот эта женская ролька. Ролька. Это не ряженный мужик. Вот в силу всех этих обстоятельств я, вынужденный этим заниматься и сыгравший не знаю сколько, но за 2 тысячи сейчас женщин по простой математике, ужасно не люблю, когда это делаю другие нарочито, специально и безвкусно.

А если не дай бог человек, да еще и, в принципе, талантливый на всю жизнь обрекает себя на имидж быть какой-то теткой, будучи потенциально сверходаренным артистом, с моей точки зрения, мне жалко, что он себе так не доверяет.

Это вы о Данилко?

Да. Я считаю его удивительным актером! Я знаю, что в потенциале это удивительный артист. Но слишком много бизнеса в том, чем занимается Андрей. Уже. Уже бизнеса намного больше и вероятно очень трудно сделать этот шаг. Пусть он мне поверит, что этот шаг надо делать. И пусть даже провалиться один раз надо, поплакать надо. Не состоит жизнь артиста из подсчета бабла. Даже если он артист эстрады.

Вы трижды женаты.

Да.

Есть что-то, что вы вынесли из расставаний, для того, чтобы прийти к какому-то счастливому может быть браку?

Ну, трудно себе представить, что каждый раз, когда я женился, я думал: "Ну вот, еще какой-то опыт я приобрету, в результате которого я, наверное, приду к чему-то, милая! Поэтому ты – еще одна ступень на пути к той главной, третьей..." (смеется) Ну конечно нет! Я был абсолютно искренним каждый раз.

И как все не очень распущенные люди, каждый раз бежал с паспортом в ЗАГС, чтобы это было мое. И надо же быстро узаконить эти отношения, как будто эта бумажка и отпечатавшийся и на другой стороне грязный отпечаток чернил на этой страничке что-то гарантирует в жизни. Ничего. К чему я, какими пришел?.. Ну это все, конечно, ошибки, надо признать, были. Одна из которых очень глубокая, очень серьезная.

Это первая жена?

Скажем так, это две ошибки, одна из которых более серьезная (улыбается). Без порядковых номеров. Но я могу вам сказать, что я расплатился тяжело и серьезно и по полной программе.

А что значит расплатился?

Ну это не значит, что достал кошелек и заплатил. Хотя, вы знаете, я старался и в этом быть порядочным человеком. Это тоже, кстати, не маловажно. У нас, когда говорят платить, мы очень разные вещи вкладываем в это. Американцы, когда говорят платить, то это не имеет другого смысла. Платить – это платить. А у нас "Я плачу!" - это русский подход. А иногда бы нам соединяться с американским неплохо – платить по-разному.

Ну я по-разному и заплатил. Ну как чем? Тем, что в первом браке были оставлены двое детей, два мальчика. И какие бы я гуманитарные оправдания ни находил этому поступку, он все равно звучит так, как он звучит: ты оставил двух детей в первом браке маленьких. Ты можешь все рассказывать: что ты оставил квартиру, что твоя жена очень быстро выскочила замуж. Но это все разговоры бабок у подъезда на лавочках. Изначально поступок такой.

А что значит платить? А платишь простыми вещами. Очень простыми. Это ты сначала женишься на девочке, которая много читает и у которой замечательные интеллигентные родители. А потом тебе не дают видеть детей так же, как у девочки, которая очень мало читает и у которой очень неинтеллигентные родители. Расставанием с детьми почти пожизненным – вот чем я заплатил. Безусловно, это очень большая плата, очень.

А каково это – стать отцом в 46 лет?

Это очень большое счастье. И вы знаете, здесь надо быть честным. Почему-то все мужики после 40-ка лет хотят девочек. Все короли хотят наследников, а втайне – девчонка была бы лучше. (смеется) При наличии мальчика. Тут, я думаю, что есть какие-то объяснения – и простые, и сложные, почему это так важно, что дочь. Знаете почему? Потому, что тревоги за нее очень много! Это любовь на стыке очень большой тревоги и очень больших волнений за нее в будущем.

Потому, что когда тебе 46 лет, когда есть большой жизненный опыт и когда ты представляешь: вот пройдет лет 15, вот приведет какого-нибудь и скажет: "Это Юра". А ты себя как вспомнишь в 21 год и думаешь: "Не дай бог, она вот такого, как я, привела!" вот такого Юру она приведет. Зачем? Тревоги много! Прожить хочется подольше. Потому что ты начинаешь считать, считать, математика включается. Значит, мне 46, так, она родилась. В 56 ей 10. Мама моя, это в 66 – ей 20!

А у нас паспорт в последний раз выдают паспорт в 45 лет. Почему не выдают паспорт в 60? Человек же меняется, фотография меняется. Почему они не выдают паспорт в 60? Они думают, что я сдохну в 53, поэтому зачем им печатать еще паспорта?

Почему в армии дают книжку всего на 5 лет пенсионную? Потому, что они тоже думают, что ты больше 5-ти лет не проживешь. Много мыслей! Государство нам помогает! Оно делает этот процесс бесконечно фантазийным и богатым! Поэтому в этом очень много такого всего. Но было бы несправедливо говорить, что ты додаешь этой девочке то, что ты недодал тем мальчикам. Это неправда. Это не поэтому, что там ты был плохой папа, а тут ты компенсируешь.

Во-первых, она не нуждается в этой достоевщине. Я ее люблю просто потому, что я люблю ее. Потому, что она похожа на мою маму, потому, что она похожа на меня. Я любил ее еще тогда, когда она не была похожа на мою маму! (смеется) И не была похожа на меня. Это был какой-то лысый человек, лежащий под колпаком в роддоме. Я люблю потому, что это, наверное, вот то... Вот она, наверное, олицетворяет очень много вещей просто помимо того, что она мой ребенок и кровь от крови. Просто потому, что она олицетворяет мой успех и мой неуспех.

Она олицетворяет большую жизнь, с которой я пришел к тому, что она родилась. Я думаю, поэтому.

А вы сейчас живете между Питером и Москвой?

Больше в Москве.

А где между этими тремя городами, где складывалась ваша судьба – Питер, Москва, Одесса – вы себя чувствуете себя если не дома, то спокойнее всего? Уютнее?

В Питере я прожил 30 лет. Да, ровно 30 лет. В Москве я учился. Моя жена из Москвы. В Москве я сейчас живу и работаю, дети в Москве. Без Одессы я почти физически не могу. Это такой банальный пример, но это как сеть – надо иногда подзарядить аккумулятор, физически подзарядиться. Это понимает любой человек, у которого есть любимое место, где он родился и где вырос. Я обожаю Нью-Йорк, например. Это один из моих любимейших городов в мире. Мне очень комфортно. Говорят: "На меня это так давит". Ничего на меня не давит. Мне очень хорошо в Нью-Йорке, там очень много моих киношных пристрастий и это такой киногород для меня скорее. Он не реальный.

Знаете, вот я уехал из Питера. Как обычно, я накручивал себя: "Все, невозможно, невозможно. Все". Дети болеют. Это принцип домино: заболела она, потом вторая, потом третья. Потом я от них. Потом они выздоровели, а я еще болен и я их заразил. Это невозможно! Это невозможно жить! Невозможно жить среди этих сосулек, которые не убирают! Невозможно жить в этом городе, который все время кричит, вопит на весь мир, что он – культурная столица и поэтому он выше того, чтобы просто убрать дерьмо с дороги, сбить сосульки и вообще подремонтировать себя! "Ну, что вы, мы же культурная столица! У нас Пятровский в шарфике ходит. К нас Михаил Сергеевич Боярский тоже в шарфике. У нас люди в шарфиках ходят. У одного – "Зенит", у второго – Эрмитаж. Мы культурная столица. У нас вообще Бродский вот тут вот жил за углом! Вот здесь. Какие милиционеры, какие дворники, какие сантехники? Они покинули этот город. Это город артистов". Эта вся эта фигня.

Я могу ерничать сколько угодно. И потом, я живу в Москве, где мне хорошо, вкусно, друзья, замечательно! Очень хорошо мне в Москве. Мне в Москве замечательно. Потом я возвращаюсь в Питер – какая красота!.. В каком этом человеконенавистническом, построенном на костях, в этой декорации фасадной, как в детской книжке, которая вот так вот открывается, среди какой красоты я прожил!.. 7 дней хорошо здесь побыть. На седьмой: "Так, пора валить. Я не могу больше здесь находиться. Мне пора в Москву". В Москве хорошо, вкусно, друзья, МХАТ, потрясающе! "Что-то мне в Одессу хочется". Нет у меня ответа на ваш вопрос.